В октябре 1851г. А.И. Кошелев предложил Ивану Сергеевичу издавать “Московский сборник”. Принимая на себя обязанности редактора, Аксаков стремился одновременно и выразить в намеченном издании систему взглядов славянофилов, и добиться общественного признания. Он готов был взять на себя труд реформатора с общего согласия всех членов славянофильского кружка. 26 ноября 1852 г. Аксаков сообщал И.С. Тургеневу: «…На общем совете …решено: произвести реформу в характере изданий наших, расширить круг сотрудников (полагая непременным условием нравственное с ними сочувствие и права их на наше искреннее уважение), избегать всякой излишней и исключительности и односторонности» [1, 12]. Сотрудничество в сборнике было предложено С. М. Соловьеву, И.С. Тургеневу, Т.Н. Грановскому, Д.О. Шеппингу, доктору медицины С. Смирнову.
«Московский сборник» 1852 г. стал делом всего кружка славянофилов. Это важно, поскольку Иван откликнулся не просто на личное предложение Кошелева, а на жизненную потребность всего кружка. В период его подготовки неожиданно умер Гоголь. Иван Аксаков немедленно откликнулся на это событие, написав статью «Несколько слов о Гоголе». Эта статья помещена в самом начале сборника с особой нумерацией страниц.
И вот сборник появился в продаже. По Москве поползли слухи о каком-то необычном, едва ли не радикальном издании. Возможно, это было связано даже не с тематикой, не со смелостью позиций авторов, а с силой опубликованных в нем статей. Так, цензор и литератор А. В. Никитенко записывал в своем дневнике 28 апреля 1852 г.: «В Москве опять переполох: там издан Сборник Хомяковым, Киреевским и Аксаковым, в котором, говорят, напечатаны очень сильные вещи. Мне удалось прочесть только статью о Гоголе, из имени которого очевидно хотят сделать знамя. Гоголь там назван „великим сатириком христианином" и т. д. Путь его был печальный, потому что ему суждено было проходить его среди общества, какое выставлено в его Мертвых Душах и т. д. Стихи Хомякова еще сильнее. О Сборнике уже много толкуют в публике. Тучи собираются: быть грозе. А кто виноват?»[2, 353]. Двумя днями ранее примечательную запись в свой дневник сделал М. П. Погодин, подготовивший рецензию на «Московский сборник» для «Москвитянина»: „Ржевский о Сборнике и цензуре. Потом Крылов. — Страх нагоняется. Наконец является Снегирев, разумеется, как злой дух с намерением узнать, и проч. Ах какая бестия! И его бойся!"[3, 132].
2 апреля 1852 г. Аксаков сообщал М. П. Погодину про «беды, грозившие Сборнику, и отчасти его постигшие, но большею частию миновавшие» [4].
Однако на самом деле проблемы сборника только начинались. Председатель Московского цензурного комитета В. И. Назимов запретил выдавать разрешение на выпуск и продажу книжки до тех пор, пока сам не ознакомится с ним. Однако распоряжение Назимова, находившегося в это время в Петербурге, опоздало, и «злонамеренный альманах» все же был отдан книгопродавцам. Оказалось, что выход сборника ожидали в Петербурге «с нетерпением, т. е. не публика ждала, а правительство», передавал И. Аксаков последние новости родным [5, 239].
Сборник появился в продаже 21 апреля 1852 г. А уже 2 мая Московский военный генерал-губернатор граф А.А. Закревский доносил III Отделению о выходе «неблагонадежного» издания. Министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов, докладывая императору о неблагонадежном Сборнике, тут же сообщил о принятых им мерах. Подозрительным показалось само единство направления сборника. Отныне периодическим изданиям, да и журналистике в целом, предписывалось «не иметь собственного направления, не помещать статей, выдержанных в едином духе».
Статья И. Аксакова «Несколько слов о Гоголе» вызвала недовольство Главного управления по делам печати в Петербурге. В отзыве цензор отмечал: «Если он (Гоголь) охвачен был предчувствием великих судеб, ожидающих Русь, то для чего же ему было страдать и каким образом он мог сделаться мучеником возвышенной мысли о Руси? Как согласить неразрешимую задачу, которая положила Гоголя в гроб, с предчувствием великих судеб, ожидающих Русь П. А. Ширинский-Шихматов нашел, что статья Аксакова «неясна и загадочна по отрывистым намекам и мыслям недоконченным», осудил «безотчетное расточение, выходящих из всякой меры похвал Гоголю»» [3, 112].
Программную статью И.В.Киреевского «О характере просвещения Европы» министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов счел «благонамеренной», но оспорил темные и несправедливые, с его точки зрения, места. Мысль о необходимости цельного бытия он отвергает как неуместную. Все дело в неопределенности, недосказанности: «Что разумеет г. Киреевский под цельностию бытия Православия в России, — неизвестно». Мы не знаем, действительно ли министр не понял идею Киреевского, или не смог, не захотел ее понять и ограничился упреком в расплывчатости. Киреевский писал о духовной цельности, считая ее исконной чертой русского народа, о необходимости цельного знания, объединяющего все отрасли науки, о таком духовном синтезе, который бы позволил выразить невыразимое, самую душу России, лучше других понимающей христианство. А вот Ширинский – Шихматов сводит господство духа к господству церкви и к послушанию царской воле.
Киреевский всегда ценил чувство сердечное выше рационального. И в своей статье он показывает недостаточность следования одному разуму, неполноту рассудочного познания мира, пишет про « разрушивший …корни анализ», «самодвижущийся нож разума», « самовластвующий рассудок». В последнем выражении цензор заменил слово «самовластвующий» на «самовластный». Здесь уже все дело в оценках. Кажется, разница между словами незначительна. «Самовластный» – сам приобретший право, силу, власть распоряжаться. Понятие же «самовластвующий» можно толковать как господство, полновластное управление. Пожалуй, цензорская замена придает власти рассудка оттенок незаконности, своеволия, тогда как у Киреевского эта фраза нейтральна. Речь идет лишь о неполноте рассудочного понимания мира.
Киреевский разделяет древний быт народа и современный, «уже не оживляющийся, как в старину, единомысленными воздействиями высших классов общества, уже не проникающийся, как прежде, вдохновительным сочувствием со всею совокупностию умственных движений отечества» [6, 276]. «Этот русский быт, созданный по понятиям прежней образованности и проникнутый ими, еще уцелел почти неизменно в низших классах народа: он уцелел, хотя живет в них уже почти бессознательно, уже в одном обычном предании, уже не связанный господством образующей мысли». Эта фраза также вычеркнута цензором. В самом деле, автор подчеркивает разрыв народных традиций и образованного общества, сожалеет об утрате «единомысленных воздействий» образованного общества на народный быт. А это уже прямо противоречило идее официальной народности.
Наконец, цензор снял последнюю фразу статьи: «Закон в России не сочинялся, но обыкновенно только записывался на бумагу уже после того, как он сам собою образовался в понятиях народа и мало-помалу, вынужденный необходимостью вещей, взошел в народные нравы и народный быт [6, 280]. Думается, все же дело скорее в другом. По существу, фраза Киреевского намекает на то, что нынешние законы пишутся не на основании обычая или устоявшегося порядка, а на основании собственных предположений законодателя, т.е., в конечном счете, самого императора. Это подтверждается и следующим высказыванием: «Потому на этом только основании, и ни на каком другом, должно быть воздвигнуто прочное здание просвещения России, созидаемое и доныне из смешанных и большею частию чуждых материалов и потому имеющее нужду быть перестроенным из чистых собственных материалов» [6, 292]. Окончание фразы, от слов «созидаемое и доныне» вычеркнуто цензором. Дело опять-таки в подчеркивании ненародности просвещения, в акцентировании его чуждости самим основам русской культуры.
Гораздо больше внимания в цензурных документах было уделено статье К.С.Аксакова «О древнем быте славян (по поводу толков о родовом быте). В подробном разборе статьи П. А. Ширинский-Шихматов указал: « Она заслуживает внимание цензуры, как по новости взгляда на предмет, давно уже обсуженный, так и по распространившемуся демократическому направлению общественного мнения в иностранных государствах, от которого мы должны ограждать себя… По моему убеждению, демократическое начало было вообще чуждо древнему Русскому быту, и общинное устройство в Новгороде и Пскове, без сомнения, приписать должно разным торговым сношениям их с немцами… Приводимые К. Аксаковым примеры событий в других княжествах ничего более не доказывают, как, с одной стороны, временное ослабление монархической власти от разделения России на уделы, а с другой, — своевольство подданных, которые, пользуясь междоусобиями, отказывались иногда повиноваться своему князю…. В обыкновенном порядке вещей, - решение веча или народного собрания без согласия князя также мало значило, как приговор крестьян без воли помещика на сходке, на которую указывает К. Аксаков» [3, 118].
Получив донесение московского генерал-губернатора о подозрительном издании, высшая цензура немедленно затребовала Сборник к себе. Председатель Негласного комитета генерал-адъютант Н. Н. Анненков 4 июня 1852 года подчеркивал, что рассуждение К. Аксакова об общинном быте, «приличное… среди трудов ученых и археологических… ни в каком случае не должно было найти себе место в Сборнике литературном, назначенном для легкого чтения и обращающемся в массе всей публики; так как в составе сей последней всегда есть люди легкомысленные, поверхностные, или недоброжелательные, готовые истолковать все им предлагаемое, при малейшем призраке двусмысленности, в дурную сторону.., но если неоспоримо, что до Татарского периода в устройстве Славянских общин господствовали некоторые начала народного правления, …неоспоримо, однако же, и то, что по свержении Монгольского ига… в жизни Русского Народа постепенно возникало совсем другое начало, именно начало единовластия и неограниченного самодержавия, утвержденное потом могучею рукою Петра Великого на началах Европейской государственной жизни. … Без объяснения перехода обновленной России к другим понятиям и к другим формам, статья Аксакова, по мнению Комитета, не следовала быть допущена к напечатанию не только в литературном сборнике, но даже в издании, специально посвященном ученой цели».
Следовательно, по мнению высшей цензурной инстанции, не всякая историческая истина может претендовать не только на публикацию, но и на изучение, а только та, которая практически подтверждает заданные идеи самодержавной власти; «открытие исторической истины тогда только получает практическую свою пользу и перестает быть одною суетною игрою ума, когда вместе С этою истиною открываются и ее последствия» [3, 118-119]. Соглашаясь пропустить изложение отдельных фактов, достаточно известных, подтверждающих существование общинной власти, цензура решительно пресекает попытку создать на основе этих фактов теорию, противопоставляющую род и общину.
Окончание статьи было исключено цензурой. Аксаков доказывал значимость общинного начала для всех периодов развития московского государства, что противоречило идее единовластия как главной и наиболее приемлемой форме государственного устройства русских. «Это общинное устройство со времени единодержавия Москвы, провозгласившей имя всей Земли Русской, не уничтожилось. Из грамот мы видим, как целые волости, слободы управляются выборными людьми.., земские Соборы … представляли голос и совет всей Русской Земли, что тогда ясно чувствовалось и сознавалось. Междуцарствие… показывает нам, что она не отвыкла от своего устройства: беспрестанные совещания народные в городах и селах, совещания, на которых… весь народ принимал участие, … наконец, Выборный от всей земли Русской, - все это свидетельствует, что община постоянно была и тогда основою Русского общественного устройства [7, 372- 376].
Греков В.Н., канд. филол. наук, доц.
Православного ин-та Св. Иоанна Богослова, Москва
«Тучи собираются: быть грозе ...»
(«Московский сборник» 1852 года и русская цензура)
Литература
1. Письма С.Т., К.С.. и И.С. Аксаковых к И.С. Тургеневу. С введением и историко-литературными примеч. Л.Н. Майкова. - М., 1892.
2. Никитенко А. В. Дневник: В 3-х тт. - Т. 1.- М., 1955.
3. Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина.- СПб. 1897. Т. 12.
4. Аксаков И. С. Письмо М. П. Погодину от 2. 04. 1852 г. ОР. РГБ, ф. 231/II. Карт. 1. Ед. хр. 35. Л. 5.
5. Аксаков И. С. Письма к родным. 1849-1856. - М. 1994.
6. Киреевский И.В. Критика и эстетика. - М. 1979.
7. Аксаков К. С. Полн. Собр. соч. Т. 1. - М. 1860.