19 октября 1833 г. благодаря ходатайству главного директора Межевой канцелярии, сенатора Ивана Устиновича Пейкера перед министром юстиции Дмитрием Васильевичем Дашковым состоялось назначение Аксакова на должность инспектора Константиновского Землемерного училища [2, л. 1] (рис. 1). Судя по документам, немаловажную роль в этом назначении сыграли также непосредственный руководитель Аксакова в Московском Цензурном комитете — Сергей Михайлович Голицын и известный юрист своего времени, сделавший блестящую карьеру в Министерстве юстиции, — Александр Федорович Веймарн [20, л. 1, 1 об.; 23, л. 3–22] (рис. 2, 3). В круг обязанностей инспектора Аксакова входили организационные и воспитательно-нравственные вопросы обучения: распределение времени для занятий, подбор достойных учителей для преподавания профилирующих предметов, наблюдение «за порядком и успехами в учении» воспитанников Землемерного училища [31, т. 36, 28.024; 24, л. 66, 67].
Шестидесятые годы XIX в. занимают особое место в истории российского государства. Начатые императором Александром II «Великие реформы» необходимо было самым решительным образом претворять в жизнь. Успех преобразований во многом зависел от политической воли, последовательности и четкости, решительности региональных лидеров – губернаторов. В их руках была сосредоточена вся административная власть во вверенных им территориях. Губернаторы возглавляли губернские правления и более десятка различных совещательных учреждений, присутствий, комитетов и комиссий.
Путешествие 21-летнего Константина Аксакова по Германии и Швейцарии в июне-октябре 1838 г., как известно, оставило свой след в русской литературе не только в виде стихотворений и набросков исследований по грамматике, написанных тогда, но и, прежде всего, в виде не менее чем пяти десятков писем к родным и друзьям, в которых подробнейшим образом описывались впечатления от поездки. Помимо своего литературного значения, а эти письма представляют собой замечательный по искренности и эмоциональному накалу эпистолярный дневник молодого поэта-романтика, влюбленного в Германию Шиллера и Гёте, — они важны еще в одном отношении. Исповедально-дневниковый жанр этих писем позволяет проследить, как в сознании их автора мало-помалу кристаллизуются те мировоззренческие интуиции, которые уже вскоре превратят его не просто в одного из идеологов славянофильства, а в «передового бойца» этого течения русской мысли. Людей разных национальностей и конфессий, с которыми легко находил общий язык и сближался образованный и приветливый юноша, он воспринимал не только как интересных собеседников, но и как представителей культурно-исторических типов, которые сопоставлял с родным, русско-православным типом. В конце настоящего письма он уже решительно заключал: «…еще при отъезде я живее почувствовал, что я русской, теперь я вполне это чувствую и люблю мое отечество, мою Россию сознательно, разумно (vernünftig)…» Путешествие по чужим краям, собственно, и венчает этот процесс возмужания, становления гражданина и патриота.
Как и многие из публично-деятельных, активных людей, Аксаков был внутренне-закрытым человеком: публичное выступало для него пространством свободы – от самого себя. Свои чувства, настроения, переживания он постоянно переводил в общественный план, осмысляя их через «общее», как его проявление – это позволяло ему и проговаривать их, и находить им место, избавляющее от обращения на самого себя. Модернизируя высказывание, позволительно сказать, что он предпочитал психологическому социологическое объяснение – так, в зрелые годы, переживая сокращение круга знакомых, одиночество, его настигающее, он обращался к обсуждению русской общественной жизни, говорил об ослаблении «интересов публичных» и т.п. – психологическое выступало материалом, подлежащим интерпретации, а никоим образом не самой интерпретацией.
В своей книге «Жизнь в русской усадьбе: опыт социальной и культурной истории», изданной в Йельском университете в 1995 году (переведенной на русский язык в 2008 г.), Присцилла Рузвельт представила опыт разностороннего анализа феномена русской культурной истории, дворянской усадьбы периода ее «золотого века» от середины XVIII до начала XX века. Внимательно изучив письменные источники (мемуары, рукописи, дневники, статьи, письма, а также художественные произведения классиков русской литературы), она пришла к выводу, что усадьба была не только местом отдыха аристократии, ее «увеселений и фантазий», но и миром бережно хранимых традиций. Иногда усадьба казалась некоей «пасторальной аркадией поэтов и художников» [1; 9]. Исследовательница справедливо считает, что в ряде случаев русские помещики-аристократы становились видными деятелями национальной культуры (Л. Толстой, И. Тургенев, Н. Гоголь, С. Аксаков).
