Биография Тютчева по праву занимает важнейшее место среди всего, что написал Иван Аксаков. Прекрасный филологический анализ сочетается здесь с беседой о жизни великого поэта, размышления на литературные темы неотделимы от выражения политических взглядов автора. Рецензировавший эту книгу Страхов сразу увидел в ней «не только точное и тщательное изложение мнений Тютчева, но и некоторое исповедание веры самого И.С.Аксакова, изложение учения, которое было ему завещано и которое он развивал»[2;270]. Вот это развитие славянофильских убеждений, установление сходства и различий между автором очерка и его предшественниками чрезвычайно значимо для понимания славянофильства, его эволюции под влиянием новых исторических обстоятельств.
Обсуждение столь разных вопросов в работе Аксакова объединено, если так можно выразиться, общим методологическим подходом. Читатель тютчевской биографии заметит, как часто употребляется там слово «исторический», встречающееся порой трижды на странице. «Исторический момент», «исторический признак», «историческая задача» – подобными словосочетаниями буквально пестрят листы этой книги. С «исторической точки зрения» автор охватывает весь путь, проделанный русской литературой от Ломоносова до творчества новейших поэтов, таких, как Фет или Полонский. Однако выбранный Аксаковым подход распространяется далеко за пределы литературной проблематики, так или иначе отражаясь на всех интересах славянофильского писателя.
В биографии Тютчева И. Аксаков высказал свои заветные мысли, представил результат многолетней умственной работы, когда одни тезисы росли и укреплялись дополнительной аргументацией, а другие существенно корректировались. Еще в 1859 году, обсуждая статью Н. С. Соханской «Степной цветок на могилу Пушкина», Аксаков после искренних похвал отметил, что в статье «не достает … той исторической точки зрения, без которой едва ли понятна преемственность поэтической и вообще литературной деятельности на Руси и отношение их к народу и народности». Тут же автор письма поясняет, что он имеет в виду под этой «исторической точкой зрения». «Гений Пушкина, – пишет Аксаков, – особенно виден в том, что, несмотря на иностранное воспитание и его, и общества, он в некоторых произведениях своих, едва прикоснувшись к народной речи, умел глубоко охватить всю внутреннюю субстанцию этой речи. Но и он томился чувством сиротства, которым болеют все наши великие художники и деятели, т. е. отрешенности от народа, сознанием своей беспочвенности, недостатком полной жизненной реальности положительных идеалов. В Пушкине, впрочем, эта скорбь слышна была менее, опять вследствие причин исторических. В нем не могло быть той рефлексии, того разъедающего анализа, того реального отрицания (а не отвлеченного только), которые внес в общественное сознание Гоголь, на благо и спасение наше» [3;584-585]. Итак, позиция Аксакова заключается в том, чтобы объяснить недостатки Пушкина и других поэтов объективными историческими условиями, не позволившими им раскрыть свои дарования в полной мере. Сама русская жизнь того времени, подверженная мощному влиянию Запада в науке, искусстве, бытовой сфере, ограничивала, по мнению Аксакова, творчество большинства писателей. Впоследствии эта же мысль получит развитие в биографии Тютчева, а затем и в Пушкинской речи.
Но чтобы лучше представить эволюцию критических и эстетических взглядов Аксакова, надо хотя бы в общих словах напомнить ту историко-литературную концепцию, от которой он отталкивался. Хорошо известно, что такой отправной точкой для него служили идеи его брата К. С. Аксакова, воплотившиеся в большую статью «Обозрение современной литературы» (Русская беседа. 1857. № 1. Обозрение. С. 1-39). В этой и предшествовавших ей неопубликованных работах[4; 187-224, а также см.публикацию В.А.Кошелева в ж. «Русская литература» 1981, №3 – К.Аксаков «О современном стихотворстве в нашей литературе»]. К. Аксаков писал об окончании стихотворного периода, отмеченного отвлеченностью и подражательностью западным литературным образцам [4;337]. Понятно, что К. Аксаков не очень-то тосковал по этому времени, хотя стихотворный период, по определению критика, заключал в себе творчество самых известных поэтов, начинаясь Кантемиром и Ломоносовым и оканчиваясь Лермонтовым. Те же хронологические рамки для характеристики истории русской литературы и творчества Тютчева использует в своей книге И.Аксаков, только сосредоточиваясь преимущественно на пушкинской эпохе. Главная цель автора биографии, напротив, состоит в том, чтобы подчеркнуть значение русской поэзии в деле развития национального самосознания и культуры.
Несмотря на «чужую стихотворную форму», отечественной поэзии, считает И. Аксаков, «досталось высокое призвание быть почти единственною воспитательницей русского общества в течение довольно долгой поры», ей «выпала историческая задача проявить, в данной стихотворной форме все разнообразие, всю силу и красоту Русского языка …» [5;78]. (Мысль, конечно, не свойственная старшим славянофилам. Отличие позиции И. Аксакова от теоретических высказываний брата видно по тому, как построены похожие фразы – слова почти одни и те же, а смысл разный. К. Аксаков: «Для поэта необходима полнота жизни, гармония в нем самом, некоторое, так сказать, самодовольство. <…> Такова по-своему была прежде и русская поэзия. Поэты верили в поэзию, благоприобретенную ими от Западной Европы, писали искренно на чужой лад, и стихи писались звучно, весело, а публика с наслаждением слушала и повторяла их» [4;327]. Вместо негативного слова «самодовольство», повторявшегося в работах К. Аксакова по отношению к поэтам XIX века, И. Аксаков ставит слово «искренность», также выделенное курсивом: «Их поэзия и самое их отношение к ней запечатлены искренностью, которой лишена поэзия нашего времени, это как бы еще вера в искусство, хотя бы и неосознанная» [5;80].
«Для этого необходимым был высший поэтический гений и целый сонм поэтических дарований» [5;79]. Такой гений явился в лице Пушкина, почти одновременно с которым родились Баратынский, Дельвиг, Хомяков, Языков, Тютчев. Появление на свет одного за другим сразу нескольких выдающихся русских поэтов И. Аксаков считает далеко не случайным; в этом он склонен видеть «необходимую историческую ступень в прогрессивном ходе Русского просвещения» [5; 77]. Центр поэтической плеяды, Пушкин рассматривается здесь как человек, способный выразить в русском слове народную душу, дать русскому народу свой язык. В техническом отношении автор «Евгения Онегина», как кажется Аксакову, еще может быть превзойден, «но преимущество прелести, – прелести, неуловимой никаким анализом, независимой от содержания, – вечно пребудет за любыми стихами Пушкина и других некоторых поэтов этого поэтического периода…» [5;81], в числе которых главное внимание естественно отводится Тютчеву. Как видим, за основу своих размышлений И. Аксаков берет именно «историческую точку зрения» (такое выражение приводится в книге), формировавшуюся у него долгие годы. Выбранная Аксаковым позиция позволила ему увидеть в стихах русских поэтов первой половины XIX века «серьезное, необходимое, историческое, а потому в высшей степени полезное дело» [5;81, см.также письмо И.С.Аксакова к Н.П.Гилярову-Платонову от 3.02.1874г.[6;272-274].
Здесь необходимо сказать, как соотносится подход И. Аксакова к рассмотрению литературных и общественных явлений с «историческими» методами его современников. Принципы «исторической» критики в 1840-е годы определял в своих статьях Белинский. В «Речи о критике…» (1842 г.) он подчеркивал нераздельность двух видов критики – «исторической» и «эстетической». «Каждое произведение искусства, – писал Белинский, – должно рассматриваться в отношении к эпохе, к исторической современности, и в отношениях художника к обществу; рассмотрение его жизни, характера и т. п. также может служить часто к уяснению его создания. С другой стороны, невозможно упускать из виду и собственно эстетических требований искусства» [7;78]. Впоследствии Белинский отдаст предпочтение социальной проблематике произведений, их соответствию духу и потребностям времени. «В наше время искусство и литература больше, чем когда-либо прежде, сделались выражением общественных вопросов, потому что в наше время эти вопросы стали общими, доступнее всем, яснее, сделались для всех интересом первой степени, стали во главе всех других вопросов» [7;363], – говорилось в итоговой статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года». Если Белинский оценивал формулу «чистое искусство» неодобрительно («чистого, отрешенного, безусловного … искусства никогда и нигде не бывало» [7;364] , то И. Аксаков позволяет себе судить о стихотворениях Тютчева в том числе и «с точки зрения эстетической критики» [5;116]. Можно заметить, что Аксаков нередко становится на эстетические позиции, но берет при этом литературу только одного конкретного исторического периода.
Впрочем, главный его оппонент отнюдь не Белинский, о котором в той же книге говорится вполне уважительно. Полемический элемент биографии Тютчева связан с выступлениями «новейшей Петербургской критики позитивистской школы» [5; 81], освистывавшей и оплевывавшей стихи Пушкина и других поэтов.
В серьезной разработке нуждается вопрос о влиянии на Ивана Аксакова идей культурно-исторической школы в лице И. Тэна и его русских последователей. При сходстве некоторых подходов (установление связей литературы и общественной жизни, использование всего доступного фактического материала: дневников, писем, воспоминаний писателей) [8] существенным поводом для неприятия Аксаковым этой школы могло оказаться воздействие на нее упомянутого позитивизма. Вряд ли был близок Аксакову и один из главных деятелей культурно-исторической школы в России А. Н. Пыпин.
Как же работает эта «историческая точка зрения» при разборе стихов Тютчева? В них Иван Аксаков видит «тот же характер внутренней искренности и необходимости» [5; 82], что и в произведениях поэтов пушкинского времени. Эту искренность поэзии славянофильский критик рассматривает как «исторический признак», позволяющий отнести Тютчева «к Пушкинскому периоду». И по чисто художественным достоинствам стихотворений Тютчев, чаще всего, сравнивается именно с Пушкиным, этим, как говорит Аксаков, «полновластным распорядителем звуков и форм, разнообразно направлявшим силы своего гения» [5;86]. Например, Аксаков пишет, что только в стихах Пушкина, Тютчева и отчасти Лермонтова можно встретить краткие точные эпитеты, которые редко удавались другим поэтам. Таким образом, Тютчев, по Аксакову, является не только современным представителем пушкинского периода, но и замыкает его своим искренним, непосредственным творчеством.
Биограф подробно останавливается на изображении природы у Тютчева, говорит о глубоком содержании его лирики («Мыслью, как тончайшим эфиром, обвеяно и проникнуто почти каждое его стихотворение» [5;106]. Особенно интересно предложенное Аксаковым деление стихотворений Тютчева на «отрицательные» и «положительные», основанное на традиционной для славянофилов терминологической оппозиции.
В приведенных стихотворениях «отрицательного характера» выражена тщетность усилий человеческой мысли доискаться до истины, что передается при помощи ярких и запоминающихся образов, – взмывшей высоко, но обреченной упасть в струи фонтана или таящих льдин, которые все рано или поздно «сольются с бездной роковой» («Фонтан», «Смотри, как на речном просторе…» [9] . Но даже эти стихи, где «не слышно торжественных, укрепляющих душу звуков», отличаются по своему настроению от хандры Евгения Онегина, байроновского отрицания идеалов или безочарования Лермонтова. Тоска и ирония Тютчева вызваны, скорее, преизбытком не способных воплотиться в действительности идеалов, чем их отсутствием [10].
С особенным чувством Иван Аксаков говорит о других стихотворениях, в которых «задушевные нравственные убеждения поэта высказываются в положительной форме» [5; 114]. К ним Аксаков относит в основном произведения политической и религиозной направленности («Эти бедные селенья…», «Наш век», «Море и утес», «Рассвет»). Симпатию Аксакова вызывает начертанный Тютчевым «цельный, гармонический» образ Жуковского («На смерть Жуковского»), в чем, возможно, выразилось не только отношение к замечательным душевным качествам Жуковского, но и признание его литературных заслуг.
При помощи той же терминологии Иван Аксаков характеризует публицистику Тютчева, его отношение к революции, католицизму и назначению России. Тютчеву, как отмечает Аксаков, был ненавистен «дух отрицания, насилия, деспотизма, безверия» [5;162], о чем перед лицом Европы говорил сам Тютчев в своих известных статьях. Необыкновенную проницательность и политическую дальновидность Тютчева биограф объясняет тем, что поэту было свойственно «церковно-историческое созерцание», совпадающее со славянофильским видением мира. «Дело в том, – писал Аксаков, – что сознать Запад вполне возможно, кажется, только Русскому; ибо самому Западу трудно стать к себе в свободное, так сказать, объективное отношение, – найти точку зрения вне себя самого и выше себя самого. Между тем Русский, с одной стороны, настолько воспринимает в себя Запад, что ему ведомы и близки все биения его сердца, все радости, все беды, все чаяния, все недуги Запада, ведомы и близки как будто свои, родные; с другой стороны, оставаясь Русским, сохраняя свою духовную народную самобытность, он обладает точкою зрения самого близкого к Западу и однако же вне его…» [5; 174]. Подобное «церковно-историческое миросозерцание» запечатлелось и в стихах Тютчева («Был день, когда Господней правды молот…» («ENCYCLICA»)).
К патриотическим идеалам Тютчев и славянофилы шли параллельными, но до поры до времени не пересекавшимися путями, о чем Иван Аксаков рассказывает, вспоминая поведение в московских салонах Тютчева, Чаадаева и Хомякова. Взгляды Аксакова и Тютчева здесь, в общем, совпадают, но обращает на себя внимание своеобразная мягкость литературно-критических работ славянофильского автора по сравнению с его публицистическими статьями. И в биографии Тютчева, и в Пушкинской речи И. Аксаков мягче, снисходительнее к правительству, государственным порядкам, что свидетельствует об особой чуткости критика [11]. Аксаков выражает не только свои взгляды, а идет вслед за анализируемым писателем, объектом своей критической рефлексии. Очевидно, что и в отношении к русской литературе, существенно изменившемся у Аксакова, сыграл свою роль именно Тютчев.
Впрочем, даже в этой «исторической точке зрения», выгодно отличавшей И. Аксакова от его брата Константина, проглядывает замеченный Страховым славянофильский «нигилизм в отношении к драгоценнейшим произведениям нашей литературы» [12]. Ценится только поэзия прошедшей эпохи, ставшая уже историей, и умаляется значение современных поэтов, чье творчество воспринимается как отголоски былых времен, – им «не дано властительство над умами» [6; 274]. (Вот как, например, Иван Аксаков отзывается о Фете в письме все к тому же Страхову: «Вы хотите писать о Фете… <…> Я нисколько не отрицаю его поэтического достоинства, которое заключается, главным образом, в пахучести, в ароматичности, – но недоумеваю, как Вы сделаете его предметом серьезного трактата»). Трудно вроде бы согласиться с последним тезисом, вспомнив, какое огромное влияние на людей, особенно молодых, оказывал Некрасов [13]. Но, надо заметить, что Аксаков говорил не о тех стихах, где «поэзия превращается в средство», причем средство для достижения сомнительных целей.
Взятая Аксаковым за основу «историческая точка зрения», наверное, и не предполагала детального рассмотрения современной поэзии. В центре внимания автора оказалась прошлая поэтическая эпоха, к которой относил своего тестя Аксаков. Такой подход, соединив в себе славянофильские представления и личные взгляды автора, позволил глубже взглянуть на историческую роль русской литературы, ее значение в духовной жизни общества.
Литература
* Статья подготовлена в рамках подпроекта «Современные аспекты изучения истории и поэтики русской литературы» Программы стратегического развития на 2012–2016 годы «Университетский комплекс ПетрГУ в научно-образовательном пространстве Европейского Севера: стратегия инновационного развития».
2.Страхов Н. Н. Заметки о Пушкине и других поэтах. – 2-е изд., доп. – Киев, 1897.
3.Переписка Аксаковых с Н. С. Соханской (Кохановской) (1858–1859). Сообщ. О. Г. Аксаковой // Русское обозрение. 1897. Февраль. Т. 43.
- Аксаков К. С. Эстетика и литературная критика. М., 1995.
- Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886.
- Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. СПб, 1896. Т. IV.
- Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1979. Т. 5.
- Ср. с наблюдением дореволюционного исследователя о характере литературно-критических работ Аксакова: «…Критик не столько разбирает литературные достоинства писателей самих по себе, сколько отыскивает в их творчестве, с точки зрения славянофильства, народные, чисто русские стихии» (Лобов Л. Славянофилы как литературные критики // Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества. 1904. № 8. С. 24).
- Сам Тютчев также использовал эти понятия – причем не только в статьях, но и в стихах. Например, в стихотворении «На юбилей М. П. Погодина»: «Враг отрицательности узкой, / Всегда он в уровень шел с веком, / Он в человечестве был русский, / В науке был он человеком» (1871 год).
- Здесь И. Аксаков размышляет в русле обсуждения этой проблемы, характерном для «Русской беседы». Вопрос положительного и отрицательного отношения в искусстве к жизни специально рассматривался в появившихся на страницах журнала статьях Ап. Григорьева, Н. П. Гилярова-Платонова, С. П. Шевырева, А. М. Иванцова-Платонова.
11.Тем не менее, чтобы опубликовать очерк в «Русском архиве» (1874. № 10), Аксакову и П. И. Бартеневу пришлось преодолеть ряд цензурных трудностей. См.: Осповат А. Л. И.С.Аксаков и «Русский архив»: К истории издания первой биографии Ф. И. Тютчева // Федоровские чтения, 1979. М., 1982. С. 73-79.
12.Страхов Н. Н. Литературная критика. М., 1984. С. 83.
13.Об этом говорил на похоронах Некрасова Достоевский, отмечавший, что Некрасов «заключил собою ряд тех поэтов, которые приходили со своим “новым словом”». Не менее примечательна обмолвка в «Дневнике писателя»: «Был, например, в свое время поэт Тютчев, поэт обширнее его и художественнее, и, однако, Тютчев никогда не займет такого видного и памятного места в литературе нашей, какое бесспорно останется за Некрасовым» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л., 1984. Т. 26. С. 112).
Кунильский Д. А., к.филол.наук
Петрозаводского государственного университета
