Говоря о традициях С.Т. Аксакова в ХХ веке, мы, прежде всего, вспоминаем книги о природе таких мастеров слова, как М.А. Осоргин, М.М. Пришвин, К.Г. Паустовский, В.А. Солоухин. Гораздо сложнее найти в советской литературе аналоги тому взгляду на детство и семью, который утвердил в русской литературе Аксаков. В чем же состояло новаторство этого писателя в изображении мира ребёнка? Вероятно, в том, что он не через нудные нравоучения и взрослые рассуждения, а чистым детским взглядом увидел русский православный мир на лоне почти первозданной предуральской природы. Позднее лишь редким писателям удавалось достичь подобного сочетания. Одним из таких счастливцев, продолживших аксаковские традиции в советское время, во второй половине ХХ века, был, на наш взгляд, Г.А. Скребицкий.
Георгий Алексеевич Скребицкий (1903-1964) – известный советский писатель-натуралист, создавший в конце своей жизни две автобиографические повести: «От первых проталин до первой грозы» (1964) и «У птенцов подрастают крылья» (1966). Его первая повесть о детстве, на наш взгляд, незаслуженно находится в тени более именитых продолжателей аксаковских традиций. Вероятно, некоторых исследователей отпугнула внешняя схожесть «От первых проталин…» с «Детскими годами Багрова-внука» (1858). В данной статье мы попробуем разобраться в самостоятельности этого произведения Скребицкого и в его творческом развитии художественного наследия Аксакова.
Прежде всего, следует заметить, что Скребицкий создавал свою повесть о детстве через сто лет после выхода книги Аксакова. За эти годы вышли «Детство Тёмы» Н.Г. Гарина-Михайловского, «Степь» А.П. Чехова, «Детство» А.М. Горького, «Лето Господне» И.С. Шмелёва, «Серебряный герб» К.И. Чуковского, «Времена» М.А. Осоргина, «Кондуит и Швамбрания» Л.А. Кассиля, «Далёкие годы» К.Г. Паустовского, «Динка» В.А. Осеевой и другие произведения русской литературы о детстве. Важно и то, что время создания повести Скребицкого пришлось на «золотое пятнадцатилетие» русской культуры ХХ века (1953-1968) – от смерти Сталина до ввода советских войск в Чехословакию. На эти годы пришёлся расцвет оперы и балета: И. Архипова, Г. Вишневская, Е. Образцова, С. Лемешев, Б.Штоколов, Г. Уланова, М. Плисецкая, Р. Нуреев, М. Барышников, В. Васильев. Именно в эти годы были созданы шедевры советского кино: «Весна на Заречной улице» (1956) и «Июльский дождь» (1966) М. Хуциева, «Летят журавли» (1957) М. Калатозова, «Тихий Дон» (1958) С. Герасимова, «Баллада о солдате» (1959) Г. Чухрая, «Карнавальная ночь» (1956) Э. Рязанова, «Иваново детство» (1962) и «Андрей Рублёв» (1966) А. Тарковского, «Я шагаю по Москве» (1963) Г. Данелии, «Живёт такой парень» (1964) В. Шукшина, «Кавказская пленница» (1966) и «Бриллиантовая рука» (1968) Л. Гайдая, «Три тополя на Плющихе» (1967) Т. Лиозновой, «Война и мир» (1968) С. Бондарчука, «Доживём до понедельника» (1968) С. Ростоцкого. Наблюдался расцвет эстрады и театральной культуры: открылся театр «Современник» (1956); получили новое дыхание БДТ в Ленинграде во главе с Г. Товстоноговым, МХАТ в Москве во главе с О. Ефремовым, «Ленком» во главе с М. Захаровым, преобразован Ю. Любимовым Театр на Таганке (1964). Пользовались большим успехом у телезрителей «голубые огоньки» и «Кабачок 13 стульев». Переживали расцвет советская эстрадная и авторская песня: Л. Зыкина, О. Воронец, М. Магомаев, Ю. Гуляев, Э. Хиль; Ю. Визбор, В. Высоцкий, Б. Окуджава и другие. В литературе выходили знаковые произведения, определившие на долгие годы её основные темы и направления: «Русский лес» (1953) Л. Леонова, «Доктор Живаго» (1955) Б.Пастернака, «Мастер и Маргарита» (впервые опубликован в 1966-67) М. Булгакова, «Судьба человека» (1956) М. Шолохова, «Братья и сёстры» (1958) Ф. Абрамова, «Один день Ивана Денисовича» (1962) А. Солженицына, «Кража» (1966), «Пастух и пастушка» (1967), «Последний поклон» (1968) В. Астафьева, «Привычное дело» (1966) В. Белова, «Батальоны просят огня» (1957) и «Тишина» (1962) Ю. Бондарева, «Старший сын» (1965) и «Утиная охота» (1968) А. Вампилова, «Туманность Андромеды» (1957), «Лезвие бритвы» (1963) и «Час Быка» (1968) И. Ефремова, «Трудно быть богом» (1964) братьев Стругацких. В это пятнадцатилетие властителями дум были литературные журналы, начиная от «Нового мира» А. Твардовского, заканчивая «Юностью» В. Катаева и Б. Полевого. Молодые поэты собирали на свои выступления стадионы, а молодёжная проза была на устах у всякого образованного молодого специалиста. На этом ярком фоне повесть Скребицкого проходила как книга для детей, тем более, что автор был известен детской аудитории своими книгами о птицах и очерками о природе в журнале «Мурзилка».
Скребицкий принадлежал к поколению русской интеллигенции, юность которой пришлась на революционный слом традиционной культуры. Будучи по своей природе чистым, честным и наивным человеком, он, как и большинство его сверстников, без особых колебаний принял новую жизнь с её отделением церкви от государства, реформой русского языка и школьного образования, с грабежами и поджогами помещичьих усадеб, конфискацией частных коллекций и излишек жилплощади. Во второй книге дилогии он не только с сочувствием описывал все эти революционные преобразования в Черни и её окрестностях, но и фактически за редкими исключениями вполне одобрял их. Хотя некоторые его современники, такие, как А.Ф. Лосев и Д.С. Лихачёв, нашли в себе мужество публично осудить поругание русских православных традиций. Так Д.С. Лихачёв в 1928 году сделал доклад «О старой орфографии», за который вскоре получил тюремное заключение. В нём он прямо указывал на то, что «введение новой орфографии равносильно изъятию церковных ценностей» [1, 13]. Скребицкий же при всём своём советском мировоззрении сохранил многие черты христианской морали, пронеся их не только через всю свою недолгую жизнь, но и отразив в автобиографической дилогии. Чуждый любой идеологической ангажированности, он в своих последних книгах создал советский вариант русской культуры, впитавшей в себя христианские, буржуазные и социалистические традиции.
События в повести «От первых проталин…» разворачиваются в 1912-1913-м годах в маленьком уездном городке Чернь Тульской губернии. В отличие от семьи Серёжи Багрова, родители главного героя повести не дворяне, а буржуазные интеллигенты, жившие с новыми семьями во втором браке. Род их занятий также существенно отличался от помещичьих забот Алексея Степаныча и Софьи Николавны. Детство героя повести прошло в трёх съёмных квартирах, поскольку на свою не хватало денег. При наличии суровой домработницы Дарьи вся забота по домашнему хозяйству лежала на матери, а Михалыч был единственным профессиональным врачом на весь Чернский уезд. При всех этих различиях обе семьи были очень дружные, и дети в них росли окружённые любовью и вниманием родителей.
Если Серёжа Багров по своему характеру был, скорее, меланхоликом, поскольку постоянно испытывал сильные страхи и страстные увлечения новыми предметами и занятиями (чтение, рыбалка, ловля птиц), то Юра обладал весёлым нравом и чувством юмора, а также темпераментом сангвиника. Однако эти внешние различия не мешали обоим героям любить жизнь и тонко чувствовать природу. Вот как воспринимал приход весны Серёжа Багров: «Река выступила из берегов, подняла урему на обеих сторонах и, захватив половину нашего сада, слилась с озером грачовой рощи. Все берега полоев были усыпаны всякого рода дичью; множество уток плавало между верхушками затопленных кустов, а между тем беспрестанно проносились большие и малые стаи разной прилётной птицы: одни летели высоко, не останавливаясь, а другие – низко, часто опускаясь на землю; одни стаи садились, другие поднимались, третьи перелётывали с места на место: крик, писк, свист наполнял воздух» [2, 209]. А это уже Юра услышал в своём саду первую весеннюю песню синицы: «… хоть и снег кругом, а уж будто весна. Солнышко из-за облаков показалось, весь сад осветило. Я глянул вверх. Так хорошо! Небо синее-синее, и на синем белые ветви деревьев. А сквозь ветви солнце глядит. Не поймёшь, что это: снег на ветвях или грозди розоватых цветов. Каким-то особенно белым и радостным выглядит сад. И в белом саду слышится звонкая птичья песенка» [3, 35].
В повести Скребицкого с большой любовью и юмором представлены сцены охоты, ловли бабочек, детские игры и увлечения. Очень часто весёлый и увлекательный тон всем этим историям задаёт отчим Юры – большой выдумщик и весельчак Михалыч. Именно он превращает сборы на рыбалку или охоту из обыденного явления в радостное событие или даже какое-то ритуальное действо. От него Юра учится видеть красоту неброской среднерусской природы. Во время первой весенней охоты на лесного кулика-вальдшнепа Михалыч учит Юру различать запахи оттаявшей земли: «Нюхай, брат, нюхай получше! – весело говорит Михалыч. – Это ведь самой весной попахивает. Таких духов ни за какие деньги не купишь» [3, 64]. А в ответ на вопрос о цветах медуницы он декламирует стихи А.К. Толстого о том, как Садко в подводном дворце водяного царя вспоминает об этом цветке. И Юра, которому Михалыч уже много раз читал эти стихи в своём кабинете, по-новому слышит эти строчки, когда собственными глазами видит цветок медуницы в весеннем лесу среди прошлогодней опавшей листвы.
Как и у Серёжи Багрова, детская жизнь Юры состоит не только из одних радостей и открытий, но и из первых огорчений и разочарований. Первая детская дружба с соседской девочкой Катей печально завершилась после приезда старшего сводного брата Серёжи. Как только он появился в доме, Катя перестала играть с Юрой, а Серёжа в разговоре с ней подчеркнул, что тот ещё маленький по сравнению с ними. Подобная история произошла и с уже взрослой сестрой Наташей. Гуляя с ней и её молодым человеком Кокой по парку, Юра поверил фантазиям Коки о ловле летучих мышей на белую ткань. Пока Юра бегал домой за сачком и банкой для пойманных мышей, Кока и Наташа ушли на реку, не дождавшись его. Обиженный их обманом Юра перестал гулять с Наташей до самого её отъезда в Москву. Но не только обиды младшего ребёнка в семье огорчают Юру. Его тревожит будущая учёба в частном пансионе бабки Лизихи, которая нещадно ругает и бьёт своих учеников.
В главе «Заветный кораблик» Скребицкий по-своему обыгрывает известный эпизод книги Аксакова, в котором Серёжа Багров расчищает палочкой весенние ручьи в Уфе. Вымокнув накануне до нитки, испытав за это гнев матери и дав ей обещание впредь даже близко к ручьям и лужам не подходить, Юра не может удержаться перед соблазном: «Сначала решаешь пустить только один кораблик и полюбоваться на него только издали. Потом – ещё один. А потом незаметно для себя увлечёшься и бултых по колено в воду! Ну тут уже всё равно, терять теперь больше нечего <…>. Ведь все твои товарищи такие же мокрые, со всех хоть лопатой грязь скреби» [3, 55]. Один раз Юра прибежал на нижнюю улицу и запустил свой кораблик в бурный поток, несущийся к реке, в котором все кораблики обычно тонули. Но этот кораблик преодолел все опасности и уплыл в речную даль. Всё это произошло на глазах товарищей, которые с завистью и уважением стали поглядывать на Юру. А он расстроился и пришёл домой невесёлый. И даже обычно всё понимающая мама не могла его понять: «Не поняла меня мама: не бумаги мне было жаль. Я знал, что мама мне ещё лучше даст; из неё я наделаю много, много корабликов. Но только того, самого первого, который в речку, а может, даже в море уплыл, никогда не увижу. Кораблик-герой! Пусть он был сделан из листочка самой простой бумаги. Но ведь он первым преодолел все трудности, все преграды. И вот теперь он уплыл от меня, от своего капитана, и больше уже не вернётся. И от одной этой мысли я вновь был готов горько заплакать» [3, 57-58]. В этой главе Скребицкий тонко передаёт психологию ребёнка, одушевляющего неживые предметы. Повесть Скребицкого состоит из трёх типов глав: 1) о природе и общении с ней, 2) бытовых семейных историй и 3) о мире людей. В первом типе глав автор предстаёт профессиональным знатоком и большим любителем природы. Эти главы, бесспорно, являются украшением книги. Сцены ловли бабочек в дневное и ночное время, а также перепелов с помощью сетки, наблюдений за обитателями глубоких луж, ловли на реке раков, весенней и осенней охоты полны любования природой и мягкого юмора. Особенным мастерством отличаются главы, посвящённые животным и птицам. Для детского читателя они, несомненно, будут предпочтительнее аксаковских описаний, поскольку несут не только большую познавательную ценность, но и рассказаны интерсно и доступно для детского понимания. Бытовые семейные истории погружают читателей в мир дружной семьи, живущей яркой интеллектуальной и духовной жизнью. Эти главы заметно контрастируют с главами об обитателях уездного города, полными людских пороков и социальной несправедливости буржуазного общества. В нескольких главах с большой иронией писатель рисует первые шаги технического прогресса в провинциальной России. Выиграв в лотерею крупную сумму денег, Михалыч приобрёл мотоциклет. Но вместо поездок на охоту и в соседние деревушки это чудо техники доставило семье одни хлопоты и волнения. Так и не обуздав «железного коня», Михалыч вынужден был продать его за бесценок. Иногда Скребицкий напрямую противопоставляет мир природы и мир людей. В главе о первых весенних проталинах Серёжа рассказал историю с Борькой Денисовым, наказанным в школе бабки Лизихи за них. Борька за два часа осилил выучить только одно французское слово. «Елизавета Александровна как начала его линейкой обхаживать. Кричит: «На кого ты всё время в окно глаза таращил?!» Борька отвечает: «На проталинки». – «Ах, на проталинки! Так вот тебе, вот тебе!..» - И Серёжа снова залился весёлым смехом» [3, 40]. Аксаков в своих «Детских годах…» при всех противоречиях человеческого и природного миров ещё не противопоставляет их друг другу, поскольку в конце ХVIII века в российской провинции они ещё составляли единое целое. Хотя мать Серёжи Багрова уже тогда была чужда природе и не понимала её мудрости и красоты. Когда Юра осенью пошёл в школу, он сам столкнулся с тёмным миром человеческих страстей: «Больше всего меня угнетало то, что в школе у бабки Лизихи всегда было страшно: страшно, что она начнёт на кого-то кричать, кого-нибудь начнёт бить линейкой или драть за волосы, за уши. Учиться было страшно и совсем неинтересно» [3, 219]. Этот мир насилия, лишённый христианской любви к ближнему, автор во всей полноте испытает в своей взрослой жизни, а пока его утешает вечная красота природы и умные, любящие родители: «На улице солнышко, жёлтые, ещё не совсем облетевшие деревья, листва под ногами, весёлое, будто весной, чириканье воробьёв. А здесь, в комнате, только общий крик, зубрёжка, подзатыльники бабки Лизихи. И мучительное ожидание, когда же наконец стрелки стенных часов покажут долгожданное время – два часа» [3, 229]. Но была и другая жизнь. Однажды вечером на берегу реки после удачной ловли раков под звон церковных колоколов Михалыч с грустью напевал песню «Вечерний звон». Видя, что Юра его не понимает и пытается развеселить, Михалыч сказал: «Посмотри, Юра, как хорошо освещает солнце наш городок; будто прощается с ним. – Он помолчал и в раздумье добавил: - Лето, вечер, река… Хорошо, очень хорошо! Когда-нибудь, Юрочка, вспомни о раках, об этом вечере и о Михалыче тоже вспомни» [3, 112]. Юра вспомнил о них спустя пятьдесят с лишним лет, в своей повести о детстве.
В повести Скребицкого противопоставляются не только природа и школа, но и два типа воспитания. И не всегда хорошее образование является залогом соответствующего нравственного развития детей. Формально организатор и единственный учитель частного пансиона Елизавета Александровна Соколова имела хорошее по тем временам образование: она окончила Смольный институт, свободно владела несколькими иностранными языками. Но её уроки лицемерия и насилия не прошли даром. Её любимец Митенька стал редким подлецом и лжецом. А самые честные и лихие ребята, такие, как Колька и Васька, усвоили её уроки насилия и произвола, прикрытые извращённой христианской нравственностью.
У Аксакова в «Детских годах…» подобные герои и заведения находятся на периферии произведения, но и у него школа, Мироныч и Александра Степановна создают глубокие тени в светлом мире детства. Другой тип воспитания в повести Скребицкого связан с любителем птиц, портным Петром Ивановичем Никольским. Не имея хорошего образования, этот одинокий человек не только углубил Юрино познание природы, но и дал первые уроки христианской доброты и смирения. Возможно, в этом образе отразились черты идеолога и практика церковно-приходской школы конца ХIХ века С.А. Рачинского.
Аксаковская дорога, являющаяся в «Детских годах…» символом развития и познания мира, в повести Скребицкого встречается редко, но в главе о поездке за грибами она выполняет важную функцию постижения маленьким героем радости жизни. В доме, возле которого грибники оставили лошадь, у жены хозяина начались роды, и Михалыч, как опытный врач, помог благополучному разрешению роженицы. Счастливые и благодарные хозяева подарили Михалычу свежий деревенский каравай, завёрнутый в чистый домотканый рушник, вышитый матерью роженицы. Возвращаясь в тележке домой, «… почему-то все молчали. На душе у меня было так хорошо, как ещё никогда в жизни не было. Перед глазами стояли счастливые, улыбающиеся лица провожавших нас людей, и слышались их почему-то слегка дрожащие голоса» [3, 176-177].
Тема смерти занимает важное место в «Детских годах…» Аксакова. На протяжении повествования Серёжа Багров трижды сталкивается со смертью дедушки, бабушки и старого мельника Болтунёнка. Страх смерти матери и своей собственной часто волнует его душу. Важным моментом для православного мировоззрения писателя является нравственное преодоление смерти силой смирения и любви его героев. В повести Скребицкого теме болезни, умирания, смерти и похорон Петра Ивановича посвящено шесть последних глав. Этот процесс медленного умирания доброго и одинокого человека расставляет суровые нравственные оценки главным героям повести. Весёлый и беззаботный Юра вдруг обнаруживает, что он редко навещал своего старого друга. Пока он занимался своими делами, Пётр Иванович, не дождавшись его, вынужден был выпустить всех своих птиц зимой на волю, поскольку у него уже не осталось сил ухаживать за ними. Добрая мама стала носить больному старику обеды, но ему требовалось постоянное внимание и уход. Михалыч в духе чеховских героев признаёт бессилие медицины перед лицом смерти: «Да разве доктор не человек? Когда я с ножом – я дело делаю, человеку жизнь спасаю. А тут, а тут… в том-то и ужас, что тут я не доктор, никто я! А он смотрит, смотрит на меня, как на бога: помоги, мол, не хочу умирать, боюсь. Да помочь-то ему мне нечем…» [3, 339]. И лишь свирепая домработница тётка Дарья оказалась на высоте в этой безвыходной для родителей Юры ситуации. В отличие от интеллигентской капитуляции перед смертью, порождённой слабой верой и прямой апостасией, она демонстрирует православный крестьянский взгляд на это событие: «Совести у людей нет. Человек помирает, и всё один. Жил, горемычный, один, и смертный час подходит – опять один. <…> Нет, так поступать не по-божески, так только изверги поступают. Или отпуск давайте, или расчёт. Провожу его до последнего, опущу в могилку, потом и вернусь. Возьмёте – ваша воля, не возьмёте – другое место найду. Была бы шея, а хомут найдётся» [3, 341-342]. И Дарья сдержала своё слово: все последние недели умирания Петра Ивановича она преданно ухаживала за ним. И здесь Скребицкий, возможно, использует аллюзию из «Аленького цветочка» с превращением чудища в заколдованного принца. Даже часто сердившийся на Дарью Михалыч, в сердцах называвший её ведьмой и звероподобным чудовищем, не мог скрыть своего восхищения её благородным поступком: «… это настоящая русская женщина – чуткая, сердечная, даром что не учёная!» [3, 344]. Повесть Скребицкого, как и книга Аксакова, заканчивается похоронами Петра Ивановича и дорогой с кладбища. Новая весна и первые прилетевшие с юга грачи рождают надежду на новые счастливые мгновения продолжающейся жизни.
В повести о детстве Георгия Скребицкого «От первых проталин до первой грозы» возникает тема утраченной России и тех религиозных и нравственных ценностей, которые мы с большим трудом вновь обретаем сегодня. Созданная под несомненным влиянием книг С.Т. Аксакова (тем более, что в 1959 году к 100-летию смерти писателя было выпущено его первое после революции собрание сочинений), эта повесть вобрала в себя сохранившиеся в бурном ХХ веке неистребимые ценности русской православной культуры. К сожалению, при всех творческих успехах и достижениях «золотого пятнадцатилетия» русской культуры в те годы так и не удалось преодолеть последствия культурной Катастрофы, творцы которой стремились уничтожить православную Россию и построить на её обломках абсолютно новое государство. На место воинствующего атеизма и оголтелого большевизма в русскую культуру пришли отрыжки отечественного и зарубежного авангарда: атональная музыка и беспредметная живопись. «Золотое пятнадцатилетие» закончилось застоем, перешедшим в перестройку с её новой культурной Катастрофой лихих 90-х годов. Но в повести Скребицкого есть замечательный диалог Дарьи с умирающим Петром Ивановичем: « Ты не тревожься, что помираешь. <…> Ничего тут удивительного нет. Все помрём, рано ли, поздно ли все там будем. Тебе помирать легко <…>: ты зла никому не сделал. Совесть у тебя чистая. <…>
- Я всё лежу да удивляюсь, какие люди сердечные на земле имеются. Вот жил один-одинёшенек. А под конец, глядь, и люди пришли, и не один я под конец оказался» [3, 345-346].
В этом диалоге на пороге смерти утверждается глубокая вера простых людей в вечную жизнь души и гармонию Божьего мира. Как утверждает И.А.Есаулов по поводу романа И.С. Шмелёва «Лето Господне», «…эта земная беспросветность (смерть как неумолимое завершение каждой человеческой жизни) преодолевается пасхальной надеждой на Божью милость…» [4, 337]. В повести Скребицкого смертная тоска Петра Ивановича преодолевается вниманием и заботой ближних. Однако в финальной главе похорон приход новой весны не несёт с собой пасхальную надежду, поскольку прервана древняя православная традиция русской литературы, а её отголоски в повести лишены былой благодати. Более того, в своей второй книге писатель приходит к радикальному пересмотру своих детских представлений о смерти: «А умрём, что тогда с нами будет?» — пришла в голову прежняя, давно знакомая мысль. «Да ничего и не будет, ответил я сам себе. — Существовал же мир до меня, до моего рождения. Вот точно так же он будет существовать и после моей смерти. Умер Пётр Иванович, и ничего от этого не случилось. Одни умирают, другие рождаются, а мир существует вечно», — решил я и пошел домой заниматься алгеброй и геометрией» [5].
Автобиографическая дилогия Скребицкого, созданная в «золотое пятнадцатилетие» русской культуры, в своей поэтике сохранила традиции русской православной литературы, но при этом мировоззрение писателя, особенно во второй книге, охватывающей события 1917-1921 годов, насквозь пропитано советской атеистической идеологией. Это свидетельствует о том, что утраченная дореволюционная Россия так и не вернулась из небытия. И это Катастрофа не просто русской литературы и русской культуры – это Катастрофа целой страны, Катастрофа русского народа. Но даже в самые страшные годы гонений на русскую православную культуру оставались подвижники, верящие в её будущее возрождение. И залогом тому служат книги советских писателей, развивающих творческое наследие С.Т. Аксакова и сохраняющих для будущих поколений неугасимый свет тысячелетней христианской традиции.
Литература
1.Лихачёв Д.С. Статьи разных лет. Тверь: Тверское областное отделение Российского фонда культуры, 1993. 146 с.
2.Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука / вступ. ст. М.А. Чванова. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1977. 320 с.: ил. (Золотые родники).
3.Скребицкий Г.А. От первых проталин до первой грозы: повесть о детстве / рис. Ю. Реброва. М.: Дет. лит., 1964. 352 с.
4.Есаулов И.А. Русская классика: новое понимание / М-во образования и науки РФ, Рос. православ. ун-т, Центр литературоведч. исслед. СПб.: Алетейя Историческая книга, 2012. 446 с.
5.Скребицкий Г.А. У птенцов подрастают крылья [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://maxima-library.org/mob/b/231272
Фёдоров П.И., зав. информационно-
библиографическим отделом библиотеки
Башкирского государственного университета
им. М. Акмуллы